МЫ ПРОСТО СТАРАЛИСЬ ХОРОШО РАБОТАТЬ
Полина ВОЛОДЬКОВА
Живет на Чукотке женщина с непростой, но интересной судьбой – Анфиса Никитьевна Шарыпова. На ее долю выпали тяжелые годы войны и нелегкий труд в послевоенное время. В 1948 году из Кировской области молодой девушкой она приехала на Чукотку. Здесь и сложилась ее жизнь: работа, которой она посвятила чуть более полувека, тепло семейного очага, верные друзья.
На страницах «КС» можно часто встретить ее публикации о людях и событиях. Она является дипломантом литературных конкурсов имени Юрия Рытхэу за рукопись о восстании оленеводов в Березово (2014), а также за рукопись о Сергее Королеве (2004). Ей всегда есть о ком и о чем рассказать.
Но на этот раз, перебирая в памяти события давно минувших лет, навеянные старыми фотографиями, Анфиса Никитьевна начала рассказ о себе.
ВОЙНА, А ЖИЛИ ДРУЖНО
– Я очень хорошо помню и начало, и конец войны. Моя семья жила в деревне Вершинята Кировской области. Июнь, все были на сенокосе. К обеду люди прибежали с косами, собрались около конторы. Председатель колхоза объявил, что началась война. Вся деревня плакала, провожая мужчин на фронт. Женщины, старики и дети остались одни. Помню, как во время войны было очень голодно: ели траву – лебеду, конский щавель, клевер, желуди, прошлогодний картофель, который оставался на пашне. К тому же жителям деревни приходилось платить натуральный налог. В качестве налога был скот. Так у нас забрали одну последнюю овечку. Но корова у нашей семьи была. Мы старались ее содержать, иначе не выжить. В уплату налога мы каждый год отдавали государству от 360 до 450 кг молока. При этом учитывалась и жирность молока, и если показатель был меньше (норма 4,2 %, а у нас корова давала 3,6 %), то приходилось еще доплачивать молоком. Иногда возвращали обратно – сливки снимали, а то, что оставалось, отдавали, но так было не всегда.
В 1941 году одиннадцатилетней девочкой я перешла в пятый класс. Немцы были уже под Москвой. Учительница нас собрала и сказала, что взрослые ушли на фронт и мы, ребятишки, должны помочь по силам. С первого года войны начали трудиться: копали картошку, пололи, обрабатывали лен (теребили его, колотили, отделяли семена). А в 13 лет нам, детям, давали уже взрослую норму: занимались жатвой, снопы на воз подавали. И вот, пока шла война, в школе учебные занятия начинались с 1 октября. За эти годы я и на лошади поработала – на ней боронила, и была заведующей яслями. Детей в моей группе было немного, всего 15 человек, со всеми справлялась.
Между шестым и седьмым классами я не училась – не было обуви. Пока тепло, до осени ходила босиком или в лаптях. В 1943 году умер от голода мой дедушка, и некому стало плести лапти. До первого снега ходила босая, а как выпадал снег, я не ходила в школу.
Как и других мужчин, моего отца тоже забрали на фронт. В 1944 году он вернулся раненым и очень больным. Вскоре и его не стало.
Во время войны в нашу деревню эвакуировали семьи из Ленинградской области. В нашем доме поселились две сестры Шароватовы с детьми. Так, в доме проживало примерно десять человек. Можно сказать, мы жили одной семьей. Мама делилась с ними молоком. Выращивали картошку, солили капусту, собирали травы. Хлеба не было. И все время хотелось есть. Иногда нам давали муку – 3 кг в неделю на семью. Эвакуированным давали больше – 8 кг на семью. Жили дружно, делились всем, чем могли.
ПОЯВИЛИСЬ ПРОТАЛИНЫ…
...с ними и тот самый день, которого так долго ждали. Я и сегодня хорошо его помню. Мы как обычно пришли в школу, еще не зная, какая весть нас ожидает. Ведь радио не было.
Победа! Шум, гам, стало так весело, кто плачет, кто радуется. В этот день занятия у нас отменили. Наши учителя накрыли стол. Мы все вместе сели пить чай. Но мы тогда еще не понимали, что прощаемся со школой.
В 1945 году, окончив седьмой класс, я поступила в медицинскую школу на акушерское отделение. Отучилась там три года. Потом нас, выпускников, направили на Север: кого в Якутию, кого в Хабаровский край, Приморский край. Группа насчитывала 20 человек.
Но мы не думали, что и на Чукотку отправят. Добирались сами, нас никто не провожал. Дали нам подъемные 700 рублей. Сами нашли транспорт до Кирова, на что ушло несколько дней. Ехали на зерне в грузовой машине. Потом в Кирове провели почти неделю в ожидании поезда на Хабаровск. А уже оттуда – в Певек. Из окна поезда, да и в самом поезде, повсюду встречались отголоски прокатившейся вой-ны: покосившиеся дома, разруха, израненные и покалеченные люди.
Вот так пять человек, в том числе и я, по распределению попали в Певек. Мне было 19 лет.
На Чукотке работать приходилось в тяжелых условиях. Медикаментов не хватало. Непросто было найти общий язык с местным населением, у них свой образ жизни, уклад, привычки, суждения. Сначала пациенты мне не очень доверяли свое здоровье, уж больно молодая я была. Выучила чукотский язык, чтобы выяснять у больных, что болит, и оказывать им должную помощь.
СЛУЧАЙ НА ДЕЖУРСТВЕ
Когда я приехала работать в Певек, было и страшно, и небезопасно. Неподалеку от больницы находился лагерь, что-то вроде перевалбазы в несколько бараков, для заключенных. И осенью в навигацию в первую очередь морскими судами доставляли их тысячами, а уж потом продовольствие. А оттуда заключенных направляли по приискам, рудникам.
Вот один случай, произошедший на моем дежурстве. Где-то во второй половине дня, около четырех часов, привезли человека с ранением. Наш хирург его успешно прооперировал. В этот день выпала моя смена (мы работали сутки, и одна медсестра ухаживала за всеми пациентами, находящимися в больнице).
Вдруг, часов в семь вечера, послышался стук в дверь. Я открыла, и незнакомый человек спрашивает:
– К вам поступал человек с ранением?
– Да, поступил, – сказала я.
– Можно ли к нему пройти? – решил осведомиться мужчина.
– Нет, нельзя, – ответила я и закрыла дверь.
Их было трое. По тому, как они были одеты, я поняла, что это заключенные.
Смена выдалась для меня нелегкой: трое солдат после операции, трудные роды у женщины. Всем нужен уход и внимание. А тут еще эти подозрительные незнакомцы. Один из них решил проникнуть в больницу через форточку. Я закричала. Его вытянули назад. Я с облегчением подумала, что они ушли. И тут идут эти мужики мне навстречу с ножом в руке.
У нас работали санитары, они тоже были из числа заключенных. Весь наш медицинский персонал был в хороших отношениях с ними. И вот один санитар по имени Казимир пришел мне на помощь. Встал против них, закрыв меня собой. Я побежала к телефону, чтобы вызвать помощь. Эти трое бросились бежать. Подмога подоспела вовремя, и их поймали. Наутро я узнала от нашего хирурга, что эти трое приходили добить поступившего раненого.
Подобных происшествий было немало, случались они не только в мое дежурство.
Но среди узников лагеря было много и политических заключенных, хороших людей. С одним из них, Яковом Матвеевичем Терентьевым, и его женой, Тамарой Лаврентьевной (вместе работали в больнице), я познакомилась. Он был заместителем маршала Тухачевского. Тухачевского расстреляли, а Якова Тимофеевича в 1938 году отправили в лагерь. Он занимался разработкой «Катюши», был знаком с Королевым, с которым вместе работали над этим проектом. В 1946 году освободился. Но еще какое-то время жил на Чукотке. Мы дружили, потом я приезжала к ним в отпуск в Ленинградскую область, где они потом поселились. Я была у них за дочь…
Ребята были все молодые – от 19 до 25 лет. И мы были уже взрослыми, самостоятельными. Вместе строили в Певеке морской порт, весной добывали пресную воду, ведь реки не было. Взбирались на сопку и делали по склону канавы, по которым сходил талый снег. Жильем служила круглая фанза из двух слоев фанеры, между которыми вместо утеплителя был накидан строительный мусор. В таком жилище всегда было холодно, спали одетыми.
Были в Певеке и развлечения. Молодежь имела возможность весело проводить досуг, который устраивался в клубе (показ фильмов, танцы, концерты). Кстати, концерты готовили заключенные. Ой, какие это были хорошие и интересные концерты! Особенно мне запомнился аккордеонист Буханков – как он играл, как играл! Там многие были прекрасными артистами, может быть, даже не только по духу, но и по профессии.
Так и жили…
Живет на Чукотке женщина с непростой, но интересной судьбой – Анфиса Никитьевна Шарыпова. На ее долю выпали тяжелые годы войны и нелегкий труд в послевоенное время. В 1948 году из Кировской области молодой девушкой она приехала на Чукотку. Здесь и сложилась ее жизнь: работа, которой она посвятила чуть более полувека, тепло семейного очага, верные друзья.
На страницах «КС» можно часто встретить ее публикации о людях и событиях. Она является дипломантом литературных конкурсов имени Юрия Рытхэу за рукопись о восстании оленеводов в Березово (2014), а также за рукопись о Сергее Королеве (2004). Ей всегда есть о ком и о чем рассказать.
Но на этот раз, перебирая в памяти события давно минувших лет, навеянные старыми фотографиями, Анфиса Никитьевна начала рассказ о себе.
ВОЙНА, А ЖИЛИ ДРУЖНО
– Я очень хорошо помню и начало, и конец войны. Моя семья жила в деревне Вершинята Кировской области. Июнь, все были на сенокосе. К обеду люди прибежали с косами, собрались около конторы. Председатель колхоза объявил, что началась война. Вся деревня плакала, провожая мужчин на фронт. Женщины, старики и дети остались одни. Помню, как во время войны было очень голодно: ели траву – лебеду, конский щавель, клевер, желуди, прошлогодний картофель, который оставался на пашне. К тому же жителям деревни приходилось платить натуральный налог. В качестве налога был скот. Так у нас забрали одну последнюю овечку. Но корова у нашей семьи была. Мы старались ее содержать, иначе не выжить. В уплату налога мы каждый год отдавали государству от 360 до 450 кг молока. При этом учитывалась и жирность молока, и если показатель был меньше (норма 4,2 %, а у нас корова давала 3,6 %), то приходилось еще доплачивать молоком. Иногда возвращали обратно – сливки снимали, а то, что оставалось, отдавали, но так было не всегда.
В 1941 году одиннадцатилетней девочкой я перешла в пятый класс. Немцы были уже под Москвой. Учительница нас собрала и сказала, что взрослые ушли на фронт и мы, ребятишки, должны помочь по силам. С первого года войны начали трудиться: копали картошку, пололи, обрабатывали лен (теребили его, колотили, отделяли семена). А в 13 лет нам, детям, давали уже взрослую норму: занимались жатвой, снопы на воз подавали. И вот, пока шла война, в школе учебные занятия начинались с 1 октября. За эти годы я и на лошади поработала – на ней боронила, и была заведующей яслями. Детей в моей группе было немного, всего 15 человек, со всеми справлялась.
Между шестым и седьмым классами я не училась – не было обуви. Пока тепло, до осени ходила босиком или в лаптях. В 1943 году умер от голода мой дедушка, и некому стало плести лапти. До первого снега ходила босая, а как выпадал снег, я не ходила в школу.
Как и других мужчин, моего отца тоже забрали на фронт. В 1944 году он вернулся раненым и очень больным. Вскоре и его не стало.
Во время войны в нашу деревню эвакуировали семьи из Ленинградской области. В нашем доме поселились две сестры Шароватовы с детьми. Так, в доме проживало примерно десять человек. Можно сказать, мы жили одной семьей. Мама делилась с ними молоком. Выращивали картошку, солили капусту, собирали травы. Хлеба не было. И все время хотелось есть. Иногда нам давали муку – 3 кг в неделю на семью. Эвакуированным давали больше – 8 кг на семью. Жили дружно, делились всем, чем могли.
ПОЯВИЛИСЬ ПРОТАЛИНЫ…
...с ними и тот самый день, которого так долго ждали. Я и сегодня хорошо его помню. Мы как обычно пришли в школу, еще не зная, какая весть нас ожидает. Ведь радио не было.
Победа! Шум, гам, стало так весело, кто плачет, кто радуется. В этот день занятия у нас отменили. Наши учителя накрыли стол. Мы все вместе сели пить чай. Но мы тогда еще не понимали, что прощаемся со школой.
В 1945 году, окончив седьмой класс, я поступила в медицинскую школу на акушерское отделение. Отучилась там три года. Потом нас, выпускников, направили на Север: кого в Якутию, кого в Хабаровский край, Приморский край. Группа насчитывала 20 человек.
Но мы не думали, что и на Чукотку отправят. Добирались сами, нас никто не провожал. Дали нам подъемные 700 рублей. Сами нашли транспорт до Кирова, на что ушло несколько дней. Ехали на зерне в грузовой машине. Потом в Кирове провели почти неделю в ожидании поезда на Хабаровск. А уже оттуда – в Певек. Из окна поезда, да и в самом поезде, повсюду встречались отголоски прокатившейся вой-ны: покосившиеся дома, разруха, израненные и покалеченные люди.
Вот так пять человек, в том числе и я, по распределению попали в Певек. Мне было 19 лет.
На Чукотке работать приходилось в тяжелых условиях. Медикаментов не хватало. Непросто было найти общий язык с местным населением, у них свой образ жизни, уклад, привычки, суждения. Сначала пациенты мне не очень доверяли свое здоровье, уж больно молодая я была. Выучила чукотский язык, чтобы выяснять у больных, что болит, и оказывать им должную помощь.
СЛУЧАЙ НА ДЕЖУРСТВЕ
Когда я приехала работать в Певек, было и страшно, и небезопасно. Неподалеку от больницы находился лагерь, что-то вроде перевалбазы в несколько бараков, для заключенных. И осенью в навигацию в первую очередь морскими судами доставляли их тысячами, а уж потом продовольствие. А оттуда заключенных направляли по приискам, рудникам.
Вот один случай, произошедший на моем дежурстве. Где-то во второй половине дня, около четырех часов, привезли человека с ранением. Наш хирург его успешно прооперировал. В этот день выпала моя смена (мы работали сутки, и одна медсестра ухаживала за всеми пациентами, находящимися в больнице).
Вдруг, часов в семь вечера, послышался стук в дверь. Я открыла, и незнакомый человек спрашивает:
– К вам поступал человек с ранением?
– Да, поступил, – сказала я.
– Можно ли к нему пройти? – решил осведомиться мужчина.
– Нет, нельзя, – ответила я и закрыла дверь.
Их было трое. По тому, как они были одеты, я поняла, что это заключенные.
Смена выдалась для меня нелегкой: трое солдат после операции, трудные роды у женщины. Всем нужен уход и внимание. А тут еще эти подозрительные незнакомцы. Один из них решил проникнуть в больницу через форточку. Я закричала. Его вытянули назад. Я с облегчением подумала, что они ушли. И тут идут эти мужики мне навстречу с ножом в руке.
У нас работали санитары, они тоже были из числа заключенных. Весь наш медицинский персонал был в хороших отношениях с ними. И вот один санитар по имени Казимир пришел мне на помощь. Встал против них, закрыв меня собой. Я побежала к телефону, чтобы вызвать помощь. Эти трое бросились бежать. Подмога подоспела вовремя, и их поймали. Наутро я узнала от нашего хирурга, что эти трое приходили добить поступившего раненого.
Подобных происшествий было немало, случались они не только в мое дежурство.
Но среди узников лагеря было много и политических заключенных, хороших людей. С одним из них, Яковом Матвеевичем Терентьевым, и его женой, Тамарой Лаврентьевной (вместе работали в больнице), я познакомилась. Он был заместителем маршала Тухачевского. Тухачевского расстреляли, а Якова Тимофеевича в 1938 году отправили в лагерь. Он занимался разработкой «Катюши», был знаком с Королевым, с которым вместе работали над этим проектом. В 1946 году освободился. Но еще какое-то время жил на Чукотке. Мы дружили, потом я приезжала к ним в отпуск в Ленинградскую область, где они потом поселились. Я была у них за дочь…
Ребята были все молодые – от 19 до 25 лет. И мы были уже взрослыми, самостоятельными. Вместе строили в Певеке морской порт, весной добывали пресную воду, ведь реки не было. Взбирались на сопку и делали по склону канавы, по которым сходил талый снег. Жильем служила круглая фанза из двух слоев фанеры, между которыми вместо утеплителя был накидан строительный мусор. В таком жилище всегда было холодно, спали одетыми.
Были в Певеке и развлечения. Молодежь имела возможность весело проводить досуг, который устраивался в клубе (показ фильмов, танцы, концерты). Кстати, концерты готовили заключенные. Ой, какие это были хорошие и интересные концерты! Особенно мне запомнился аккордеонист Буханков – как он играл, как играл! Там многие были прекрасными артистами, может быть, даже не только по духу, но и по профессии.
Так и жили…