В моем городе - 27. А метеосводки телевизионных новостей подаются в такой тональности, будто мы на военном положении. Нас инструктируют, как не погибнуть. Ну о-ч-ч-чень серьезно. Но я не верю ни одному градуснику. Потепление уже наступило. Оно в моем сердце. Еще вчера напрягала эта сутолока, спешка и безумные ритмы мегаполиса. Они задавили меня, сплющили, размазали по асфальту. А сегодня все по-другому. ................ Сегодня торжествую я. Потому что морозным воздухом на меня дыхнула моя Чукотка. Она понимающе подмигнула мне и скрылась за углом 12-этажной бетонной коробочки – догоняй! И я мчусь по улице вприпрыжку. Спешу на ее голос - на завывание пурги, на поскрипывание снега под полозьями нарт, на победный рев ?бурана?. Я узнаю эту девочку, в надвинутой на брови ушанке, в шарфе до перенеосицы. И только глаза… эти прищуренные глаза, пытающиеся хоть что-то уловить в снежной круговерти… Но вижу только белый кисель в котором утопают все и всяческие ориентиры. Ветер расталкивает локтями прохожих, гонит меня в спину, швыряет, как щепку в океане. Вот сейчас наскочу на риф….. Я пытаюсь затормозить, но тормоза отказывают. На полном ходу врезаюсь в какого-то прохожего, и мы не тратим сил на взаимное расшаркивание, ведь главное - как-то разминуться и попасть в дом. Каждому – в свой. Главное не промахнуться. …Диктор по телевизору посоветовала не применять кремы для лица и для рук. Дамочки могут обморозиться. И я тут же вспоминаю, как молодые-чукчанки, чумработницы, научили меня умываться нет же… не водой и не снегом, - лосьоном на спирту. А ребята сказали, что я залезаю в кукуль, этот спальник из оленьего меха, "слишком одетой". - Ты не замерзнешь в этих ватных штанах? Я была уверена, что они шутят…Никогда не знаешь, что в этих прищуренных глазах - хитреца или серьез… И когда среди ночи я почувствовала, что околеваю, когда трясущимися от холода руками схватила коробок, суетясь и чертыхаясь чиркала спичкой о серу.. спичка ломались, я ее бросала на землю, вытаскивала новую и опять чертыхалась, пытаясь извлечь хоть какую-то искру надежды на тепло, - приоткрылся один глаз… потом второй… - Мы же говорили, что замерзнешь. Теплоизоляция… А-а-а… вы в этом смысле… И когда в буржуйке наконец вспыхивала надежда и освещала сонные лица пастухов…. И когда потом она начинала гудеть, как двигатель турбо-винтового самолета, я лихорадочно стаскивала с себя все ватное и ныряла в кукуль в легком хабешном спортивном костюме. А через пару минут брошенный мной впопыхах прямо на раскаляющуюся печку коробок спичек вспыхивал яркой петардой… Это был предпоследний коробок спичек… И - ни одного замечания. Что с меня взять? А-а-а… вы в этом смысле… Рано утром ребята уходили из полога потихоньку, стараясь не шумнуть и не задеть меня, чтобы не разбудить "городскую" , но я мгновенно просыпалась. Потому что полог отапливается человеческим дыханием, и моего дыхания для этого не хватает… На дежурство мы уходили вместе… До керкера я не доросла. А ватные штаны мне выделили. Но больше всего вспоминается канчаланская диковинка - брюки, сшитые из одеял. Не помню, зачем им это было нужно. Толи оленьих шкур не хватало, толи одеял было в избытке, толи это был творческий поиск бригадных дизайнеров, но мне достались именно такие вот брюки. - А что?.. ничего.. смотришься. В брюках действительно было тепло. Они не промокали и не пропускали ветра. Меня экипировали с ног до головы, даже огромную ножару пристегнули к поясу - должна же я наконец почувствовать себя ораватланом. Лыгеораветланом – настоящим человеком. Чтобы не превратиться в глыбу льда, я орудовала топориком – помогала чумработнице колоть лед, выбивала снег со шкур яранги, переносила куда-то какие –то вещи… И все действительно улыбались мне как лыгеораветлану, хотя на самом деле я была просто замерзшим ораветланом, которому так хотелось согреться… Но согреться в этой тундре было невозможно. Потому что маленький костерок, едва трепещущий в чоттагине, почти не давал жару, а горячего чая хватало ненадолго. И я сказала себе: "Нужно привыкнуть, что будет именно так – холодно, до самого моего возвращения из командировки". К чувству холода тоже можно привыкнуть, как и к жаре. И я перестала его замечать… В тундре, где так много всего потрясающего, перестаешь замечать всякую ерунду. Еще помню белый-белый снег омолонской тундры, наш аргиш, и я на нартах в роли каскадера. Вездеходы изломали колею, и мои нарты попадая на излом, скользят на одной полозье. Я судорожно цепляюсь руками за сани, но несерьезность положения меня расслабляет. Мой смех рассыпается по тундре. Пастухи уверены, что я дурачусь… Мое трюкачество им кажется восхитительным… Олени слишком быстро несутся вниз с небольшой сопочки. Если, спускаясь с нее, не притормаживать ногой, нарты подобьют оленей и они завалятся на снег подминая меня. Я выставляю ногу в сторону и притормаживаю пяткой. Белый фонтан взмывает ввысь, и я стараюсь не думать о том, что под снегом может оказаться пенек. Боже, сохрани мне ногу, ни о чем больше не прошу!... Щеки обжигает солнцем и ветром. Спелое, сочное, краснобокое яблоко, которым аппетитно хрустит мороз. Хрум-хрум. Эй, оставь хоть качанчик! Хрум-хрум… И ресницы склеиваются. И нужно снимать рукавицы, и теплыми пальцами согревать их, чтобы замерзший глаз наконец-то раскрылся и прозрел . Глаз прозревал – и тут же склеивались ресницы на втором. Не скушно тут у вас… А тут, у них, в этом странном мегаполисе, дикторы телевидения пугают какими-то 27 градусами. Не носите тяжелого, не одевайте тесной одежды, не выходите без необходимости на улицу… Боже мой, мне так необходим этот мороз! Этот воздушный поцелуй моей Чукотки через тысячи километров безнадеги, горячий и сладостный, как глоток каюрского чая в пургу. Суровый привет давно забывшей меня земли, которая никогда не выстынет, не выветрится из моего сердца. Мне так тепло от этого мороза… rozrada